беды, какие могут на нас обрушиться. Я уверена, что все мудрые люди, каких я когда-либо знала, считали добродетелью строить мрачные прогнозы на будущее. Но ты, я вижу, не в настроении говорить о мудрости и добродетели, и потому я пойду переодеваться к обеду и предоставлю тебя твоим тщеславным заботам о платье.

Она взяла в обе руки лицо Молли, прежде чем Молли поняла ее намерение, и шутливо поцеловала. Потом предоставила ее самой себе.

Глава 35

Материнский маневр

Мистер Гибсон отсутствовал за обедом — по всей вероятности, задержался у кого-то из пациентов. В этом не было ничего необычного, но весьма необычным было то, что миссис Гибсон спустилась в столовую и села рядом с ним, когда он ел запоздалый обед, вернувшись двумя часами позже. Обычно она предпочитала свое кресло или привычный уголок дивана наверху, в гостиной, хотя при этом очень редко позволяла Молли воспользоваться привилегией, которая была доступна ее мачехе, но которой та пренебрегала. Молли с радостью спускалась бы в столовую и составляла отцу компанию каждый вечер во время его одиноких обедов, но ради мира и спокойствия в доме отказывалась от этого своего желания.

Миссис Гибсон села у огня в столовой и терпеливо ждала благоприятного момента, когда мистер Гибсон, удовлетворив свой здоровый аппетит, отвернется от стола и займет место подле нее. Она встала и с непривычной заботливостью передвинула вино и бокалы так, чтобы ему легче было до них дотянуться, не вставая со стула.

— Ну вот. Вам удобно? У меня для вас большая новость, — сказала она, когда все было приготовлено.

— Я так и думал, что у вас что-то припасено, — проговорил он улыбаясь. — Прошу!

— Днем приходил Роджер Хэмли, попрощаться.

— Попрощаться? Он уехал? Я не знал, что он едет так скоро! — воскликнул мистер Гибсон.

— Да. Не важно, дело не в этом.

— Но скажите, он уже отбыл? Я хотел повидать его.

— Да-да. Он передавал вам привет, просил сказать, что сожалеет, и всякое такое. А теперь дайте мне досказать. Он застал Синтию одну, сделал ей предложение, и она приняла его.

— Синтия? Роджер сделал ей предложение и она приняла его? — медленно повторил мистер Гибсон.

— Да, конечно. Почему бы нет? Вы говорите так, точно это что-то крайне удивительное.

— Правда? Но я действительно удивлен. Он прекрасный молодой человек, и я желаю Синтии всяческих благ, но вы этому рады? Это будет очень долгая помолвка.

— Возможно, — сказала она с видом посвященного.

— По меньшей мере, он будет в отсутствии два года, — напомнил мистер Гибсон.

— За два года многое может случиться, — ответила она.

— Да! Ему придется не раз рисковать жизнью, встретить множество опасностей, а потом он вернется и будет не ближе к возможности содержать жену, чем был до того, как уехал.

— Не знаю, не знаю, — проговорила она, все еще сохраняя лукавый тон человека, который располагает знанием, недоступным другим людям. — Маленькая птичка мне поведала, что здоровье Осборна внушает опасения, и тогда — кем станет Роджер? Наследником поместья.

— Кто сказал вам это про Осборна? — спросил он, круто повернувшись к ней и испугав ее внезапной суровостью голоса и манеры. Казалось, самый настоящий огонь полыхнул из его удлиненных, темных, мрачных глаз. — Кто сказал вам, я спрашиваю?

Она сделала слабую попытку вернуться к своему прежнему игривому тону:

— А что? Вы станете отрицать это? Разве это не так?

— Я спрашиваю вас еще раз, Гиацинта, кто сказал вам, что жизнь Осборна Хэмли в большей опасности, чем моя… или ваша?

— О, не надо так пугать меня. Моей жизни, я уверена, ничто не угрожает, и, надеюсь, вашей тоже, любовь моя.

Он сделал нетерпеливое движение и смахнул со стола бокал. Она обрадовалась этой мгновенной отсрочке и принялась собирать осколки. «Битые стекла так опасны», — сказала она. Но ее испугал повелительный тон мужа, каким он никогда еще не говорил с нею.

— Оставьте стекла. Я еще раз вас спрашиваю, Гиацинта: кто говорил вам что бы то ни было о состоянии здоровья Осборна Хэмли?

— Я вовсе не желаю ему зла, и он, возможно, совершенно здоров, как вы говорите, — пролепетала она наконец.

— Кто сказал… — начал он снова, еще более суровым голосом, чем прежде.

— Ну, если вы непременно хотите знать и поднимаете такой шум из-за этого, — сказала она, доведенная до крайности, — так вы сами сказали — вы или доктор Николс, я уже точно не помню.

— Я никогда не говорил с вами об этом, и я не поверю, чтобы это сделал Николс. Лучше скажите мне сразу, на что вы намекаете, потому что я твердо решил выяснить это прежде, чем мы выйдем из этой комнаты.

— Зачем только я снова вышла замуж? — произнесла она, теперь уже плача по-настоящему и оглядываясь по сторонам, словно в тщетной попытке отыскать хотя бы мышиную норку и спрятаться. И тут, словно вид двери в кладовку придал ей храбрости, она повернулась к мужу. — Не надо было так громко говорить о ваших медицинских секретах, если вы не хотите, чтобы люди их слышали. Мне понадобилось пойти в кладовку в тот день, когда здесь был доктор Николс. Кухарке нужна была банка овощей в маринаде, и она остановила меня, как раз когда я собиралась выйти из дому, и уверяю вас, для меня в этом не было никакого удовольствия: я так боялась запачкать перчатки, а все ради того, чтобы у вас был хороший обед.

У нее был такой вид, словно она вот-вот снова заплачет, но он хмуро сделал ей знак продолжать, сказав лишь:

— Итак, вы, как я понял, подслушали наш разговор.

— Не весь, — ответила она с готовностью, почти испытав облегчение, оттого, что он таким образом помог ей в вынужденном признании. — Только одну-две фразы.

— И какие же? — спросил он.

— Ну, вы как раз в это время что-то говорили, и доктор Николс заметил: «Если у него аневризма аорты, то его дни сочтены».

— Так. Что-нибудь еще?

— Да. Вы сказали: «Молю Бога, чтобы я ошибался, но, по-моему, симптомы проявляются достаточно отчетливо».

— А откуда вы знаете, что мы говорили об Осборне Хэмли? — спросил он, быть может надеясь сбить ее со следа.

Но как только она почувствовала, что он опускается до ее уровня хитростей и уловок, она тотчас осмелела и заговорила совершенно иным тоном по сравнению с недавним, трусливым:

— Я знала. Я слышала, как вы оба упоминали его имя еще до того, как я стала слушать.

— Так вы признаете, что вы слушали?

— Да, — ответила она,